Текстом:
Несколько слов по поводу аэропорта "ИММАНУИЛ КАНТ". Я, как и многие, кто причастен к журналу "Народное образование", был знаком с человеком, который общался с тов. Сталиным. Это Владимир Александрович Разумный. И он рассказывал вот такую историю:
"Поздоровавшись с Дмитрием Ивановичем (Чесноковым - прим. А.З.), Сталин спросил, указывая на меня пальцем - "А это кто?". Услышав слова о проходящей консультации по философии, он стал менее резким и переспросил: "А чем тут вы занимаетесь?" Дмитрий Иванович ответил, что идет консультация о "Критике способности суждения" Канта. Вот здесь и произошло нечто неожиданное, что забыть просто невозможно, ни при каких обстоятельствах.
И. В. Сталин упругой, отнюдь не старческой походкой начал ходить от кресла к креслу, задумчиво проговаривая: "Да, Кант! Все вот говорят - Гегель, Гегель! А я вот в семинарии зачитывался Кантом. Как ты смотришь на аналитические суждения?". Подумав, что вопрос обращен ко мне, я что-то вполне несуразное промычал, хотя штудировал Канта так же упорно, как дифференциальное исчисление. Не обращая внимания на мой философский лепет, И.В. Сталин продолжал ходить, излагая сложнейшие умопостроения Канта, его концепцию ноуменов и феноменов. Вдруг, резко остановившись, он посмотрел на меня (у него был удивительный взгляд - пронзительный, но с хитринкой!) и спросил: "А как ты смотришь на "Критику практического разума"? Клянусь - я вообще почти исчез в кресле, думая про себя: "Не читал. Знаю - только название...". Очевидно, ответа от меня и не требовалось. Помню лишь, как словно обобщая философские раздумья, И.В. Сталин проговорил, словно вслушиваясь в волновавшие его мысли: "Да, как это верно - разум, воля, эмоции..." Помню, ибо провожу идею об этой триаде через все труды в течение десятилетий.
Затем, вернувшись в свою, нам неведомую реальность, он неожиданно сказал, махнув рукой на дверь: "Давай!". Нужно ли говорить, что я исчез почти мгновенно и совершил бросок от Ленинского проспекта до своей квартиры близ площади Маяковского, сопоставимый с рекордными забегами марафонцев. Бросился за книги Канта - и был поражен, что почти все, о чем он говорил в воспоминаниях о семинарских увлечениях, было точно и дословно выражено".